В общем рисую я хреново, крестиком не вышиваю, моделями кораблей не занимаюсь. Совсем ущербный. Иногда только пишу маленькие заметки для журналов и для себя лично...
Решил опубликовать несколько таких вот записей.
***
Почувствуй солено-горький привкус трагизма, который впитывается в твою сущность по мере того как ты осторожно вышагиваешь по своему отражению в гладком льде. Такое же холодное и зябкое, как погода сегодня, на тебя накатывает отчаяние. Но у него совсем иной вкус, тоже горький, однако с привкусом тупика. Потому что идешь ты именно к тупику, хоть и улица продолжает стелиться дальше и дальше куда-то вдаль, а по ее краям вырастают огромные стены, готовые в любую секунду обрушиться на тебя и захоронить под толщами бетона вместе с этим горьким вкусом. А из могилы будут торчать куски арматуры, завитые как пышные погребальные венки. Едва не поскользнувшись перед подземным переходом, заходишь в него, как в кратковременную отсрочку от тех армад зданий, что хотят приземлиться на голову и расплющить мягкий череп, смешав его с вытекшей кровью из грудной клетки, ребра которой уже вывернулись к позвоночнику и торчат как шипы на теле доисторического динозавра. В переходе поет какой-то старик с давно не бритой раскрасневшейся мордой. Поет о счастливой жизни за границей. И тут невольно сжимается кулак. Затем второй. До побеления костяшек, до впивания в кожу ладони обгрызанных ногтей. Кожа на костяшках делается настолько тонкой, что видны прожилки и силуэты костей пальцев.
Подойдя к поющему бомжу, он долго и пристально смотрел на то, как тот старательно разевает беззубый рот этому случайному прохожему, чтобы получить свои жалкие копейки на бутылку спирта. Ведь на большее все равно не хватит. А он продолжал держать руки в кулаках, но не слышал его пения, только беззубый разевающийся рот под стук пульсирующей в ушах крови, которая чеканила солдатский шаг по мостовой. Только не по мостовой, а по голове. Только не солдаты, а кровь. Кровь блеснула на посиневшем сжатом кулаке, а под ногами лежал старик уже не хватая воздух беззвучным пением. Сейчас он придерживал выломанную челюсть обеими руками. Пинок застал его врасплох и сломал еще два ребра, заставив повалится жалким ничтожеством на пол и беспомощно застонать от боли. Крикнуть бомж не смог, в ответ на его попытку щелкнула съехавшая челюсть. Этот щелчок прозвучал в ушах как выстрел, прорвавшийся сквозь колонну марширующих солдат. Как взрыв в голове, прижав больное сознание к стенке и заставив почувствовать тот тупик, из которого никогда не выбраться. Он схватил за грудки бомжа и поднял его почти бесчувственное тело.
- Да нет, блять, счастливой жизни! Ни здесь, ни в гребаной загранице!!!
Сжигающая пустота заполнила душу так, что хотелось кричать и рвать одежду на груди. Она поглощала клетку за клеткой все пока еще живое существование, от которого вскоре должен был остаться только гнетущий мрак, распространяющийся как чума по рваным остаткам того, что еще минут пять назад можно было бы с полной уверенностью назвать таким непримечательным словом как «душа». Теперь это больше походило на концентрированный сгусток какого-то вещества, сосредоточившегося в самом центре внутри груди и не дающего полноценно вздохнуть.
Он задыхался от боли и хрипел, беспомощно цепляясь посиневшими пальцами за край пропасти, где, возможно, больше не было лестницы наверх. А что сейчас? Такая же пропасть, только впереди. Хотя даже в пропасти тебе дается несколько секунд, чтобы обдумать свое решение и понять всю его никчемность. Здесь же был тупик, об который осталось лишь биться головой и царапать стенку до срывания ногтей, чтобы кровоточащее мясо под ними засочилось новой порцией плазмы, эритроцитов, лейкоцитов и тромбоцитов и прочей дряни. А потом с новой силой попытаться пробить этот тупик головой, из-за чего она разразится раскалывающей болью, потемнеет в глазах и временно наступить полное отупление, которое принесет в больное сознание луч света в виде надежды и тут же отнимет его, оставив на растерзание твоему личному демону. Демону, о котором знаешь только ты. Демону, который жил в твоей душе все это время и который пожирал ее изнутри, пока она не превратилась в кучку пепла.